В джунглях Москвы. Роман - Петр Алешкин

Уснул сразу только Аркадий Володин. Перед сном он позвонил в Москву жене, рассказал ей, как он победил на этапе, послушал агуканье в трубку восьмимесячной дочери, поагукал в ответ, пожелал жене спокойной ночи и с удовольствием нырнул в прохладную постель. Стал думать о дочери, потом вскользь мелькнула мысль о жене. Она была красива, но как-то быстро стала для него никакой. Умом он понимал, что его жена женщина красивая, нравилось, когда знакомые говорили ему об этом, но сам не замечал ее красоты, не трогала она его. Красива – и хорошо. Возникала иногда мысль, что за женой во время частых и долгих отлучек его на сборы и соревнования могут ухаживать мужчины, и что нет гарантий, что она не ответит на ухаживания. Но мысль эта не волновала почему-то. Потом стал думать о Гале: недурна, но, как все бабы, глупа. Любит, когда на ее ушах лапшу развешивают. Заняться, что ли, ею? Жаль, что сестра Алешки! А при чем здесь Алешка? Вспомнилась вечерняя прогулка по набережной, о Свете подумал с сожалением: теперь Алешка помешает. Ничего, утешусь сестренкой. С этими мыслями Володин уснул.

7

Гонщики плотной группой идут по извилистому шоссе под уклон. Мелькают придорожные кусты, скалы, груды камней.

Поворот, поворот.

Скрипят тормоза у «техничек», летят камешки из-под колес.

Шипение, свист.

Алеша в середине группы, пытается выбраться на простор, но велосипеды спереди, сбоку, сзади. Нырнет вправо, а на пути велосипед, влево – то же самое. Руки, ноги, глаза напряжены.

Поворот, шипение асфальта, поворот…

Скорость, скорость!

И вдруг треск впереди, упал кто-то.

Завал!

Не успел тормознуть Алеша, кто-то шарахнулся от завала в сторону, врезался в него. Кувыркнулись деревья, клочок синего неба.

Хруст, боль, вскрики, хрипы.

Кто-то тащит велосипед с Алеши, рвет майку педалью. Майка треснула, расползлась. Царапнул грудь велосипед. Кто-то на ногу наступил. В глазах красные пятна от боли…

Шум вокруг, крики.

Попытался вскочить Алеша с асфальта и чуть не взвыл. Рука, словно чужая, повисла безжизненно. Алеша сел на асфальт. Рядом гонщики злобно рвали сцепившиеся велосипеды, размахивали погнутыми колесами, подзывая механиков. Машины неподалеку в пробке застряли, сигналили, пытались поближе к завалу прорваться. Бежали механики с новыми колесами.

Нога у Лазарева начала лихорадочно дрожать. По бедру кровь текла и капала на асфальт. И понял Алеша: все! Прощай, гонка, прощай, Олимпиада, прощай, мечта! Понял и заплакал. Он пополз с дороги, упираясь в асфальт здоровой правой рукой и оставляя за собой кровавый след. Отполз и уткнулся лицом в траву, чтобы слез не показывать и не видеть, как проносятся мимо гонщики, которым механики заменили колеса.

– Алешка! Алеша! – услышал Лазарев женский крик и суетливо вытер, размазал по лицу слезы.

Трава на обочине была пыльная, лицо стало грязным, страшным.

– Алеша! – подскочила Света к Лазареву и ухватила его за плечи, чтобы к себе повернуть.

Чуть не взвыл он от боли. Лицо перекосилось, побелело.

– Рука! – успел он выдохнуть и потерял сознание.

Увидела Света бедро разодранное, след кровавый на асфальте, зеленое, под цвет травы безжизненное лицо Алеши и закричала истошно, опустилась рядом, решив, что он умер. А к ним уже бежали с носилками от «скорой помощи».

– Не ори! – рявкнул на Свету один из тех, что был с носилками и в белом халате, и сунул под нос Алеше кусочек ваты.

Лазарев замычал, дернул голову в сторону от руки врача. Лицо его стало розоветь. Врач потрогал осторожно Алешу за руку, помял и буркнул:

– Ключица! – Потом приказал: – В больницу!

Алешу уложили на носилки, понесли к машине. Света брела следом, всхлипывала, терла щеки, глаза ладонью.

– Света! – крикнул Шадров из машины, высунув свою крупную голову в окошко. – Садись!

Он даже из машины не вылезал, а может, вылезал и опять сел, только Света не видела, но все же она с неприязнью взглянула на Шадрова и махнула рукой: уезжай!

– Сумку возьми! – сердито крикнул Шадров, высунул руку с сумочкой в окно и кинул.

Света не поймала ее. Шмякнулась сумочка рядом на асфальт. Света подняла и побежала к машине «скорой помощи».

Галя, как и все болельщики, которые были возле театра напротив финишной черты, когда послышались возгласы: «Идут! Идут!» – тянулась, высматривала на шоссе гонщиков, а когда увидела надвигающуюся лавину, пыталась разглядеть среди первых майку Алеши, но майки всех цветов рябили в глазах, и непонятно было, кто впереди сейчас и кто будет впереди у черты. Гонщики надвинулись, налетели на черту, виляя колесами, промелькнули мимо. Кто победил – не понять! Кажется, первой мелькнула майка зеленая с белыми полосами. Значит, опять не Алеша и… не Володин. Галя искала среди остановившихся гонщиков брата, но не видно его было. Заметила улыбающегося Аркадия в желтой майке лидера, тяжело дышавшего, подошла к нему и спросила тревожно:

– А Алеша где?

– Алеша? – переспросил Аркадий и стал осматривать гонщиков. – Тут должен быть…

– Алешка?.. Лазарев, что ли? – оторвался от пластмассовой белой фляжки с соком один из гонщиков и взглянул на Галю.

– Да! – закивала она с надеждой.

– Он в завал попал… В больницу увезли…

В больнице напротив операционной у окна Галя увидела Свету и бросилась к ней.

– Где Алешка?!

Света молча указала на дверь. Галя взглянула на табличку, прочитала и воскликнула испуганно:

– На операции!

Дверь распахнулась, появился мужчина в белом халате и белой шапочке, взглянул на девушек и передразнил ворчливо:

– На операции! Скажут же. Оцарапается человек, косточку сломает, и сразу – операция. Спортсмены, называется…

Мужчина тянул за собой медицинскую тележку на колесиках. Сзади ее подталкивал другой. На тележке лежал Алеша с рукой и плечом в гипсе и с забинтованной ногой. Увидев заплаканные, искаженные страданием лица девушек, он подмигнул им и попытался улыбнуться бледными губами. Мужчины покатили тележку по коридору. Девчата пошли следом.

Часть третья

1

Легкое, едва ощутимое движение воздуха приносило в лагерь душный тревожный запах цветущего миндаля. Тревогой веяло и от тускло-синего неуютного неба, от слишком жгучего для апреля солнца, особенно от голых, каких-то унылых зеленовато-дымчатых гор. Роман Палубин почувствовал тревожную неуверенность и в излишне бодром голосе Кости Никифорова. Хрипотца в нем слышалась сильнее, когда Костя попросил Ивана Егоркина принести гитару. И в том, что Егоркин с готовностью вскочил, оставив свой автомат на камне в тени палатки, и как-то суетливо побежал, громыхая ботинками по шуршащим камешкам, чувствовалось что-то неестественное, натянутое. Роман знал, что Иван не любит, когда им помыкают. Десантники сидели возле длинной палатки на прохладных, остывших за ночь камнях. Палубин смотрел, как рослый, худой Егоркин, гибко пригнувшись, нырнул в палатку, исчез в ней. Вспомнилось, что полгода назад, в первые дни службы в Чирчике, Иван Егоркин был нескладный, неуклюжий и какой-то хрупкий, как ветка зимой, чуть согни – сломается, а теперь хоть и длинный и худой по-прежнему, но гибкий, ловкий, уверенный.

Появился Егоркин из палатки со старой гитарой с облупленной декой, появился, театрально откинув полог, брякнул пальцами по струнам и, дурачась, захрипел, подражая Косте Никифорову:

– Где же ты, Маруся? С кем теперь гуляешь?

Длинный, худой, он стоял у входа в палатку в мятой солдатской панаме, сдвинутой на затылок, щурился на ослепительном солнце и качал головой в такт ударам, глядя на Костю. Плохо настроенная гитара глухо и коротко бренькала.

– Ох, Маруся! Стройная красуля! – бил по струнам Егоркин. – Ждешь ли ты, Маруся, Никифора-салагу?

Десантники засмеялись недружно, как бы вынужденно. Только Роман Палубин не улыбнулся. Иван отметил, что сидел он бледный, прижимал обеими руками автомат к животу и напряженно думал о чем-то.

Ждать вертолетов, ждать боя с душманами томительно и тоскливо даже таким бойцам, как Никифоров. В Афганистане он с того дня, когда ограниченный контингент советских войск введен в страну по просьбе ее правительства, имеет орден Красного Знамени и медаль «За отвагу». Никифоров роста маленького, и плечистым назвать его нельзя. Быстрый, легкий, юркий, две минуты в строю спокойно постоять не может. Поэтому он всегда в задних рядах, подальше от командиров.

– Рядовой Егоркин, не вижу уважения к деду! – сердитым басом, подражая лейтенанту Желтову, командиру взвода, крикнул Никифоров. Он сидел на высоком камне, раскинув вытянутые ноги. На коленях небрежно лежал автомат. – Доложить о выполнении приказа!

– Есть! – гаркнул Егоркин, брякнув по струнам, и, держа обеими руками гитару на груди, словно автомат, двинулся к Никифорову строевым шагом. Он резко выбрасывал длинные ноги вверх и грохал об землю ботинками так, что пыль поднималась и камешки летели в стороны. Подойдя вплотную к сидящему Никифорову, Иван пристукнул ботинками, выпучил глаза, набрал в грудь воздуха, приготовившись рявкнуть, но Никифоров опередил его. Томно отгоняя ладонью поднятую Иваном пыль от своего лица, он, капризно морщась, проговорил: